Евровыборы
Видео
Имя генерала Качанова не было особенно известно в Латвии и в советское время. Хотя это ему суждено было летом 1941 года возглавить разгромленную репрессиями латвийскую армию, одержать с ней важный успех в бою за Пушкинские Горы и… стать в итоге жертвой этого успеха.
Кузьма Качанов из того самого поколения, про который снят фильм "Офицеры". Он по молодости лет не поспел на Первую мировую, но в Гражданской повоевал лихо — в 20 лет стал командиром батальона. Потом — как у всех: учился, рос в званиях и должностях, разве что в "зарубежные командировки" он съездил как бы за обоих героев "Офицеров" — и в Испанию (как Трофимов), и в Китай (как Варавва).
Его работу в Китае в 1937–1941 годах Разведуправление Генштаба оценило так:
"Генерал–майор тов. Качанов справился с весьма сложными задачами в исключительно трудных условиях японо–китайской войны. Проявленные им лично геройство и мужество в боях под Чанша и Нанкином, где он был дважды контужен, непрерывное и конкретное руководство боевой деятельностью советников, повседневное влияние на ход боевых действий дают основание ходатайствовать о представлении его к правительственной награде".
Генерал Качанов в начале 1941 года.
Качанова, вернувшегося весной 1941–го в Москву, ждали ордена Ленина и Красного Знамени. И еще более важная награда: воюя в Испании и Китае, он, казалось, благополучно миновал жернова репрессий 1937–1938 годов. Для комдивов и генералов в те годы там, под пулями, было безопаснее, чем на родине.
К слову, в первом варианте "Офицеров" оба главных героя попали в лагеря, но были выпущены перед самой войной, потеряв друг друга из виду. Этим и объясняется удивленная реплика Трофимова "Ты!?", когда он в конце фильма видит Варавву генерал–полковником.
"Латышей разоружить полностью…"
В 1940–м, после включения стран Балтии в состав СССР, их армии были переформированы в территориальные стрелковые корпуса — 22–й (эстонский), 24–й (латвийский) и 29–й (литовский). Однако советское командование смотрело на них как на чужеродный элемент. (Как и царские генералы смотрели на польский корпус наполеоновской армии, инкорпорированный в русскую в 1815 году).
Уже в июне 1940 года руководивший операцией по вводу войск РККА в Латвию генерал–полковник Павлов докладывает наркому обороны свои предложения:
"Армии всех 3 государств разоружить и оружие вывезти в Советский Союз. После чистки офицерского состава и укрепления частей нашим комсоставом допускаю возможность на первых порах использовать для войны части литовской и эстонской армий против румын, афганцев и японцев. Во всех случаях латышей считаю необходимым разоружить полностью".
Латвийская армия на первомайском параде в Риге. 1941 год. Грузовые автомобили Krupp Protze L2H143 были закуплены Латвией у немцев еще до 1940-го.
И хотя в Москве идею Павлова о разоружении сочли чересчур радикальной, зато чисткам НКВД учить было не надо. Тем более что в связи с ускоренной советизацией Прибалтики донесения о настроениях офицеров в территориальных корпусах становились все мрачнее.
Дело доходило до создания подпольных организаций. В марте 1941–го прямо на улице Добеле энкавэдэшники попытались арестовать главу одной такой группы — старшего лейтенанта 186–го полка Петериса Скую. Отстреливаясь из табельного пистолета, он бежал и был схвачен только через две недели.
Опасаясь мятежа, 181–ю и 183–ю дивизии 24–го корпуса держали в сокращенном составе (в 181–й перед войной осталось всего 3,5 тысячи человек). А в ночь на 14 июня 1941–го, прямо перед началом депортаций из республики, начались "акции" и в 24-м корпусе. Всего в те дни было арестовано, уволено и отправлено на переподготовку (в большинстве случаев это был просто отсроченный арест) более 650 офицеров и генералов. Среди них и командир корпуса генерал–лейтенант Клявиньш, бывший генерал латвийской армии, отправленный на "переподготовку" в Москву и арестованный 22 июня (расстрелян в октябре того же года).
Лишившись такого количества комсостава, полки и дивизии стали небоеспособны, ибо заместить лояльными командирами не удалось и половину штатных позиций.
Именно в этот момент командиром 24–го корпуса назначили Качанова. В Москве, видимо, посчитали, что раз уж он сработался с испанцами и китайцами, то и с латышами столкуется. Тем более он им "почти земляк" — родился в Виленской губернии.
Что делать с этими корпусами?
22 июня 1941 года началась война. При этом объявленная указом Президиума Верховного Совета СССР всеобщая мобилизация на Латвию не распространялась. Командование РККА явно опасалось призывать под знамена солдат бывшей латвийской армии. Вместо этого стали создавать добровольные рабочие батальоны.
Для командования Северо–Западным фронтом, в который с началом войны автоматически превратился Прибалтийский военный округ, территориальные корпуса превратились не в подспорье, а в головную боль. Например, 5–й танковой дивизии, стоявшей в литовском Алитусе, вместо обеспечения обороны по Неману было приказано "…прикрывать тыл 11–й армии от литовцев". А в штаб 29–го литовского корпуса летит шифровка: "Отходить на Вильно, принимая все меры к недопущению восстания в частях корпуса".
А в 24–й корпус в качестве пополнения стали поступать мобилизованные из Московской области. 27 июня Москва приказала штабу фронта "24–й латышский ск остановить, изъять ненужный элемент, влить в него пополнение и произвести переформирование". Но и после этого корпус доверия штабу фронта не внушал. Даже в критической ситуации, когда немцы захватили плацдармы на правом берегу Даугавы, командование так и не рискнуло бросить его в бой.
Корпусу был приказано отходить в район Остров — Опочка. Но, перед тем как отвести дивизии за границу Латвии, их пришлось, образно говоря, скрутить жгутом, "выжав" всех "лишних людей".
В 1941-м обмундирование военнослужащих 24-го корпуса состояло из смеси старой латвийской формы и новых знаков различия РККА. Слева - рядовой, справа капитан 613-го артиллерийского полка.
Служивший в артдивизионе 183–й дивизии Н. Иванов (один из тех советских военнослужащих, которыми "укрепляли" кадры корпуса) вспоминал: "Вообще–то латыши в массе своей оказались надежными, упорными в бою солдатами. И вплоть до родных хуторов сражались достойно. Дальше, правда, расставались так, как их учили и вооружали, — т. е. по–английски, не прощаясь. Не забыв, однако, прихватить с собой оружие и конный состав.
Русскоговорящий комдив и латыш–комиссар оказались людьми мужественными, не боящимися смотреть фактам в лицо. И потому как–то в перерыве между боями собрали под предлогом разбора минувших боев офицеров–латышей поодаль от основной массы и попросили каждого определиться. Большинство тут же честно заявили, что будут добросовестно оборонять родимый край, но только до его границ. И тут же были разоружены и отпущены на все четыре стороны".
Изъятие "ненужного элемента" проходило так: военнослужащих вызывали, вручали приказ о демобилизации (это на пятый день войны!), и — свободны. Большая часть латышских солдат и офицеров таким образом была просто распущена по домам.
Но не все устремились домой. "Уволенные в порядке чистки военнослужащие из латвийских частей 24–й ск объединяются в бандгруппы, уходят в лес и ведут вооруженную борьбу с мелкими группами частей Красной армии и с отрядами советско–партийного актива", — доносит помощник командующего фронтом по тылу.
Встреча с одной их таких групп стала роковой для командира 183–й дивизии полковника Тупикова. В ходе боя под Лиепной он поехал на машине искать обходной путь, попал в засаду и погиб.
Под Лиепной путь отхода 183–й дивизии перехватил немецкий 36–й мотоциклетный батальон. 4 июля выгодно расположенные немецкие пулеметы кинжальным огнем выкосили пытавшиеся прорваться батальоны дивизии. Ее остатки вынуждены были обходить Лиепну с севера.
В итоге 183–я дивизия оторвалась от штаба корпуса и действовала самостоятельно. Перед расформированием она еще несколько раз мелькнет в сводках. Так, журнал боевых действий 11–й армии свидетельствует: "1 августа 1941 года после короткой артиллерийской подготовки 183–я дивизия перешла в контратаку и восстановила утерянное 31 июля, заняв Березку и Гостцы".
В этих боях особо отличились артиллеристы 624–го гаубичного полка под командованием капитана Лепиниса. Янис Лепинис был кадровым офицером латвийской армии, но, в отличие от многих своих товарищей, предпочел сражаться против немцев, а не против русских. Он погибнет в рядах 201–й латышской стрелкой дивизии зимой 1943 года.
Были, были латвийские офицеры, не говоря уже о рядовых, готовые воевать в рядах Красной армии. И их было бы много больше, если бы не действия НКВД… Впрочем, как мы увидим дальше, "своих" советское руководство репрессировало с неменьшим энтузиазмом.
Английские пушки в боях за родину Пушкина
В качестве компенсации за "пропавшую" 183–ю дивизию Качанову подчинили 128–ю. Правда, она воевала с первых дней войны, и в итоге в ней на тот момент оставалось всего 1 772 штыка (нормальная численность полка, но никак не дивизии). Еще хуже, что артиллерия корпуса состояла из старых орудий латвийской армии нестандартных для РККА калибров, к которым удалось вывезти со складов всего по 50 снарядов.
Командующий 27–й армией генерал Берзарин (еще один латыш в этой истории), которому был подчинен Качанов, докладывал в штаб фронта: "24–й стрелковый корпус — совершенно неподготовленные части, не имеющие нашей техники, вооруженные всеми системами оружия — всех марок мира. Снабжение их боеприпасами невозможно. Штабов нет, средств связи нет, укомплектованность начальствующим составом — 12–15%. Сейчас в этом корпусе (181–я плюс 128–я стрелковые дивизии) не более 8 тысяч человек".
Берзарин писал это 6 июля 1941 года. А через день Качанову предстояло вступить в решительный бой с немцами. Ему было приказано держать оборону на реке Великая — прямо перед Пушкинскими Горами. В сводках замелькали знакомые каждому школьнику названия - Михайловское, Тригорское.
У немцев здесь наступал 10–й армейский корпус, который рассчитывал преодолеть этот рубеж за день–два, а застрял на девять суток. В какой–то момент им удалось ворваться в Пушкинские Горы, но командир соседнего мехкорпуса генерал Лелюшенко, несмотря на то что от него тоже оставались "рожки да ножки", помог Качанову ротой танков — и немцев отбросили.
Костяком обороны корпуса стал 613–й артиллерийский полк майора Пумпурса. Его гаубицы "Виккерс" сыграли решающую роль в отражении атак немцев. Интересно, поверил бы Пушкин, нагадай ему цыганка, что через сто лет, защищая его имение, латыши будут стрелять по немцам из английских орудий.
Но снаряды иссякали. В 181–й дивизии оставалось 850 активных штыков — один батальон. Немцы нащупали слабые места на стыках частей и 15 июля ударами от Острова и Опочки окружили корпус Качанова.
Еще неделю выходили из кольца с боями. Вышли.
Повышение и гибель
То, что сделал Качанов на реке Великой, было маленьким чудом. В 1941–м и пару суток удержать рубеж было немало, а тут девять - с корпусом, который само командование считало небоеспособным. Именно такие "маленькие чудеса" в итоге и похоронили немецкий блицкриг.
По итогам этих боев командарм Берзарин дал лестные характеристики командирам корпусов — Качанову и Лелюшенко. Оба вскоре пойдут на повышение. Лелюшенко закончит войну командующим армией в Праге, Берзарин — комадармом в Берлине. А вот Качанову судьба приготовила иное…
Его назначили командующим 34–й армией. Ставка задумала контрудар под Старой Руссой во фланг рвущейся на Ленинград группе армий "Север". На 34–ю возлагались особые надежды.
Замысел контрудара под Старой Руссой.
В августе Качанову сопутствовал успех. Вместе с соседней 11–й армией он сильно потрепал своего "знакомца" по Пушкинским Горам — 10–й армейский корпус, отбросив его на 40 км.
Но время больших чудес для Красной армии еще не пришло. Немцы развернули на это направление танковый корпус Манштейна и свою палочку–выручалочку — 8–й авиакорпус, оснащенный пикирующими "Юнкерсами–87".
С танками еще можно было бороться, но постоянно висевшие над головами пикировщики, вылет одной эскадрильи которых перемешивал с землей батальон, артдивизион, автоколонну с боеприпасами, — это был лом, против которого у советской ПВО в 1941–м приемов не было (особенно жаловался Качанов на потери батарей на конной тяге — лакомой мишени для "юнкерсов").
А немцы вводили в бой все новые и новые дивизии, снятые с других направлений. И в начале сентября 34–я армия была разбита, потеряв половину личного состава и 84% артиллерии (628 орудий и минометов из 748).
Здесь же в руки немцев попала первая "Катюша". Да, они тоже за этот успех заплатили дорого — временем, самым ценным ресурсом на войне. Им пришлось на месяц остановить натиск на Ленинград, что и позволило в итоге городу устоять.
Немецкие солдаты осматривают захваченную "катюшу".
Но это станет ясно позднее, а пока, на беду Качанова, Ставка прислала на "разбор полетов" начальника Главпура Льва Мехлиса, персону зловещую даже по тем суровым временам. Очень уж много сломанных судеб на его совести…
"Начальник артиллерии армии генерал–майор Гончаров и командарм Качанов… ничего толком о своих войсках не знали и выглядели растерянными", — писал в мемуарах прибывший вместе с Мехлисом Мерецков, будущий маршал. Интересно, как бы он сам выглядел перед грозными очами "карающей руки Сталина". Впрочем, так и выглядел.
Для начала Мехлис приказал расстрелять генерала Гончарова прямо перед строем. Качанов был отдан под трибунал — с предсказуемым итогом. "На мой взгляд, его судьба могла бы оказаться лучшей и он еще проявил бы себя достойным образом, — писал Мерецков в мемуарах. — В начале войны многим военачальникам не удавалось сразу наладить дело. Это не помешало им отлично действовать в дальнейшем".
Маршал прекрасно знал, о чем говорил: он сам в ходе войны "завалит" несколько операций на Волховском фронте. Он и тогда, в 1941–м, отчетливо видел, что Качанов ни в чем не виноват, что ничего необычного в поражении армии в те дни не было.
Но дело в том, что Мерецков сам всего неделю как вышел из Бутырок, где сидел по обвинению в причастности к заговору. И он ни словом не возразил всесильному Мехлису, в чьей власти тогда было отправить на плаху не только Качанова, но и самого Мерецкова.
Дилемма маршала Мерецкова
27 сентября 1941 года Военный трибунал Северо–Западного фронта приговорил генерала Качанова к расстрелу. Ему вменили в вину неисполнение приказа командования фронта от 8 сентября, согласно которому он должен был разбить противостоящие ему войска, а вместо этого приказал отступить. Причем, как гласил приговор, "отход произведен в беспорядке, управление войсками было утрачено, в результате чего врагу был открыт фронт и дана возможность занять часть нашей территории".
Жена Качанова только в 1945–м узнала о его расстреле, получив справку из военкомата. И только в 1956 году она осмелилась написать Хрущеву письмо с просьбой реабилитировать её мужа. (А жена генерала Качалова попробовала сделать это еще при Сталине. Чем это кончилось, можно прочитать тут).
Дело было поручено Главной военной прокуратуре, но поскольку речь шла не о банальной 58–й статье, то следователи обратились в оперативное управление Генштаба Советской армии. Его офицеры скурпулёзно воспроизвели обстановку на фронте 34–й армии 8–10 сентября 1941 года, подняв и наши, и трофейные немецкие документы.
Выяснилось, что Качанов никак не мог исполнить приказ штаба фронта: 9 сентября войска его армии были фактически окружены, а принятое им решение на перегруппировку было вполне оправдано в тех условиях. С этим заключением следователи пошли к маршалу Мерецкову, к тому моменту помощнику министра обороны СССР по вузам — как к человеку, принимавшему непосредственное участие в деле Качанова (Мехлис к тому времени уже умер).
Мерецкову крайне неловко было признать, что в расстреле неповинного генерала есть и его доля ответственности. И он заявил, что "командующий 34–й армией Качанов в сложной обстановке 1941 г., не имея опыта командования крупными воинскими соединениями, не справился с возложенной на него задачей, растерялся, упустил руководство и в результате потерял управление армией и потерпел поражение".
И всё же совесть не позволила ему поставить крест на репутации Качанова: после всего вышесказанного маршал заявил, что "не возражает против пересмотра дела".
Точку над i поставил замминистра обороны маршал Конев, к которому обратилась прокуратура, "учитывая, что Качанов предавался суду по указанию представителей Ставки Верховного Главнокомандования". Коли в дело были замешаны представители Ставки, то и реабилитация должна исходить из верхов военной иерархии.
Наверняка Конев в тот момент вспомнил, как в октябре 1941–го сам чуть не попал под трибунал, когда комиссия во главе с Молотовым и Ворошиловым явилась расследовать причины поражения возглавляемого им Западного фронта под Москвой. (Спас его тогда Жуков, отплатил он Жукову уже при Хрущёве чёрной неблагодарностью, но это совсем другая история). И Конев наложил размашистую резолюцию на представлении о реабилитации: "С Вашей постановкой согласен".
В декабре 1957 года приговор в отношении Качанова был отменен, дело прекращено за отсутствием состава преступления.
…Ровно за 16 лет до этого, в декабре 1941–го, в бой под Москвой пошла 201–я Латышская стрелковая дивизия, в которую были влиты уцелевшие после летних сражений бойцы и командиры расформированного 24–го территориального стрелкового корпуса.
Так окончилась история одного латвийского воинского соединения и началась история другого…
Константин ГАЙВОРОНСКИЙ.
